Проблема соотношения «жанра» и «антижанра», связанная с влиянием эпохи на изменение, подчас кардинальное, жанровой определенности литературного произведения, особенно актуальна сегодня в связи с попыткой понять и объяснить обилие антиутопических романов, наводнивших периодику. К тому же появление антиномий в рамках одного литературного жанра вполне может стать закономерным в отношении других жанровых образований. Отсюда возникает необходимость исследовать переход утопии в антиутопию, механизм этого процесса и причины его.
Несмотря на то, что этот вопрос уже был поставлен в литературоведении, критика, как правило, сводила суть проблемы к зависимости литературной утопии от социальной. Подобный взгляд – извне, - безусловно, необходим, ибо он помогает понять закономерность, историческую обусловленность внутрижанровой трансформации. Но постичь сам механизм такого преобразования, объяснить природу литературного феномена можно только изнутри, из самого жанра.
И тут более плодотворным является путь не противо-, а сопоставления утопии и антиутопии, попытка увидеть их общность. На эту мысль наводит нас сам литературный материал.
В русском народном менталитете, который за много веков стал православным, хотя и сохранил языческие остатки, выработалось несколько стержневых понятий, мощно воздействующих на мировоззрение, на поведение, на чувства. Отмечу представления об Антихристе, о дьяволе, постоянно захватывающем сферы человеческой жизни, поэтому человек постоянно нуждается в напряженной чуткости к проискам беса и в тяжелой борьбе с ним; потом — представление об Апокалипсисе, как бы о кульминации дьявольских успехов и об окончательном низвержении Антихриста; представление о чуде как о главной божественной акции, помогающей людям: успех достигается не целенаправленной деятельностью, не упорным трудом, а молитвенными обращениями к Богу и Его мгновенными действиями воспомоществования; наконец, представление о рае и вечной жизни в очень бытовизированном виде.
Все эти черты можно найти в мировоззрении, поведении, психологии самого Федора Михайловича Достоевского, в ткани его художественных и публицистических произведений (например, обильные в его жизни и творчестве сюжеты игры, выигрыша, проигрыша — прямое отражение чуда; не говоря уже о многочисленных коллизиях «вдруг»).
Притягательность текстов Федора Михайловича безгранична. Они завораживают, околдовывают. Они продолжают влиять на ход мыслей и общее самоощущение жизни долгое время после того, как были прочитаны. Читая про сложные, изломанные судьбы его героев, мы отнюдь не являемся наблюдателями – напротив, мы вживаемся в них, чувствуем их боль, страдания, сомнения, и кажется порой, что мы понимаем их лучше, чем самое себя. Чтение художественного текста – процесс очень личный и интимный, и его влияние на внутреннюю жизнь человека по сей день не вполне изучено.
Одно бесспорно – молчаливый собеседник, каковым является хорошая книга, становится на какое-то время и авторитетом, и даже примером – как, оказывается, можно жить, мыслить, переживать. И чем талантливее написан текст, тем сильнее обаяние героев, независимо от того, какие ценности он декларирует.
Художественная книга – это не учебник, где все написано прямо и потому можно так же прямо все оспорить и опровергнуть. Здесь все значительно тоньше, в книге можно «заразиться» идеями и ценностями, минуя «рацио», на эмоциональном, а может, даже на подсознательном уровне, через очарование и красоту. Мы наблюдаем героев не со стороны, а как бы изнутри (в этом одна из особенностей стиля Достоевского), и само собой, «читая» мысли героев, мы практически становимся ими, не задаваясь вопросами, а каково приходится с ними другим людям.